Как-то я попала в больницу. В палате со мной лежали две бабушки. Бабе Зине исполнилось недавно восемьдесят. Бабе Фае еще не стукнуло и семидесяти.
У бабушки Зины диагностировали рак. Третья стадия. Но операбельная. У бабушки Фаи не было ничего страшного: профилактическая операция на десять минут, а через два дня — домой. Обе бабушки были вдовые, но с детьми, внуками и в целом довольно благополучные и этим похожие. Но вот в остальном…
Бабушка Фая целый день сидела на кровати, спустив вниз полные ноги в варикозных узлах. Сидела и вздыхала, тяжело, густо. Иногда ложилась, отворачиваясь к стенке, продолжая вздыхать. Изредка трудно поднималась, шла в туалет, там тоже вздыхала. Больничную (очень даже съедобную) пайку брала всю, но брезгливо. Ковырялась ложкой в каше, вздыхала. Съедала, однако, все дочиста. Но с таким лицом, будто ее этой кашей пытают. Потом относила пустые тарелки в буфет, никак не реагируя на предложения молодых товарок помочь. То есть очень невнятно бурчала что-то похожее на отказ и, еле передвигая ноги, брела по коридору, прижимая тарелки к полной груди.
Когда ей звонили дети, она вздыхала в трубку и шептала:
— Все хорошо, Сереженька. Все у меня хорошо. Ну зачем ты приедешь? Не приезжай. Я как-нибудь сама.
Сереженька, само собой, прибегал через полчаса с йогуртами, фруктами, женой и детьми. Они забирали бабушку Фаю в коридор, и там она сидела в кресле и вздыхала, а они толпились вокруг и тоже вздыхали. В общем, бабушка Фая походила на печальную пиявку при смерти. Некапризную, ненавязчивую, жалкую… но все же пиявку.
А вот баба Зина была огонь! И ничего, что она уже не могла сидеть и лежать на спине — опухоль не давала. И ничего, что у не были постоянные боли и что она знала свой диагноз, и то, что может не отметить свой день рождения. Вставала она в семь утра, умывалась, причесывалась, подкрашивала губы. Неслась на сестринский пост, там брала всем таблетки, мчалась обратно. Потом, неугомонная, шуршала оберткой от печенья, исключительно чтобы кого-то разбудить — скучно же. Добивалась своего и принималась общаться. Рассказывала о дочке, внуках, о коте своем любимом, который, когда она уходила в больницу, перекрыл ей выход и кричал на нее:
— Зи-и-ина, Зи-и-ина, куда-а-а? О доме в деревне, где она живет круглый год, где недавно пристроила веранду и где три спальни, огромная кухня и в саду яблони целых семь штук. О муже своем покойном рассказывала — какой был красавец!
— Может не рак у меня? — как-то спросила у врача во время обхода.
— Зина, будем смотреть реальности в лицо. Но вы жизнелюбивая здоровая женщина, так что все будет хорошо.
— Да я знаю. Но мне ж надо до зимы в дом заехать. Люда! Сегодня не приезжай! Все есть. Еда хорошая! — кричала она дочке бодрым командирским голосом.
Правда Зина очень сокрушалась из-за кота. Как он там без нее? У Люды все спрашивала, что кот делает, как ест, как спит.
Плакала Зина только раз. Лежала-лежала…и заплакала.
— Больно? — спросила я.
— Нет. Страшно.
Через пять минут вскочила, пощупала край моего халата…
— Хороший халат. Дорогой, поди? Мне тоже такой нужен, только я цвет люблю поярче.
Когда меня выписывали, на прощание мы обнялись. Расплакались.
— Зина. Все будет хорошо у тебя. Я знаю, — сказала я.
